К моменту его начала, параллельно укреплению государства после Смутного времени, вновь возросло социально-политическое значение Русской церкви, сознающей себя в качестве главной твердыни православия, преемственной к Византии и непримиримой к римско-католическому Западу. С другой стороны, именно это гордое самосознание обнажало окружающие нестроения: падение нравов духовенства и мирян, широкое бытование языческих навыков и обрядов, равно как и «несогласных речей», порой откровенно еретического толка. В самих церковных службах царил разнобой, остро диктующий (уже давно осознанную) необходимость тщательной, строго централизованной кодификации всех служб и уставов, выправленных по лучшим древнеписьменным и новым печатным образцам.
Острая тревога об этих бедах была характерна для кружка т.н. ревнителей благочестия, как принято условно именовать группу лиц, в основном духовного звания (таких, как духовник царя Алексея Михайловича Стефан Вонифатьев, сам Никон, тогда еще митрополит Новгородский, иные, низшие по чину священники – Иоанн Неронов, Аввакум и др.), которые, как и многие среди мирян и духовенства, чаяли перемен, встречая в своих надеждах на обновление симпатии царя. Поставленный в патриархи в 1652, Никон, помышляя прежде всего об упрочении власти церкви, перешел от слов к делу. На соборе 1654 было решено править богослужебные книги по древним греческим и славянским рукописям; на Печатном дворе развернулся выпуск исправленных или вновь переведенных книг. Однако все это привело к мучительному брожению умов, положив начало расколу. Безоговорочно увлекшись обновлением, Никон и его сподвижники (среди которых большую роль сыграли греки, в условиях османского «пленения» жизненно заинтересованные в укреплении своего влияния в Москве-«кормилице») забыли о всякой осторожности и необходимости долготерпения в решении столь сложного, исторически глубоко укорененного вопроса. С одной стороны, «испорченными» объявлялись книги, составлявшие самую суть русского церковного обихода, с другой – то, что предлагалось в качестве «древних» образцов (греческих или киевских), далеко не всегда было таковыми, заключая в себе массу поздних напластований. Реформаторов обвинили в симпатиях к чужим церквам (якобы не сохранившим христианской веры во всей ее чистоте) в ущерб родному, московскому православию. И такие ревностные поборники церковной старины и нерушимой традиции, какими в равной мере были Никон и Аввакум, в итоге оказались непримиримыми врагами.
Та же нетерпимость (и ответный, столь же нетерпимый протест) проявилась и в вопросе об исправлении обрядов. Народу, издавна привыкшему креститься двумя перстами (что было закреплено и уложениями Стоглавого собора), внезапно объявили, что единственно правильным является троеперстие (принятое к тому времени у греков), – хотя и двое-, и трое-, и даже одноперстное крестное знамение веками бытовали и сосуществовали в истории древней церкви. Другие поправки (по поводу возглашения троекратной «аллилуйи» вместо прежней «сугубой», т.е. двукратной, четырехконечного креста, введенного в отдельных случаях в обиход наряду с восьмиконечным и шестиконечным и т.д.) также были сделаны слишком ультимативно и поспешно. Поэтому соборные уставы, призванные восстановить старинные благочестие и чистоту обрядов, на деле очень многими воспринимались как вопиюще неблаголепные «новины», если вообще не «ереси». В свою очередь, и собор 1667, отставив прежние увещевания, предал своих оппонентов анафеме как «еретиков», после чего раскол вошел в новую фазу, став поистине массовым. К этому моменту окончательно впал в немилость сам, казалось бы, всесильный Никон (тот же собор лишил его патриаршего сана), что дополнительно усложнило религиозно-политическую ситуацию.
Неприятие реформ носило именно двойной – как религиозный, так и политический – характер (И.Неронов, к примеру, протестовал в первую очередь не против изменения обрядов, но против усиления безмерного могущества Никона). Русь в эти годы переживала небывалую активность богословского сознания, выплеснувшегося в яростной полемике, которая, правда, чаще всего лишь бередила раны, усугубляя взаимную вражду. Частные заявления (типа слов патриарха Иоакима: «кто как хочет, так пусть и крестится») уже не могли снять накала противоборствующих страстей.
Однако проблема раскола ни в коей мере не сводима к богословию, поскольку остро наложилась на социальные стрессы, накопившиеся у разных сословий в результате ущемления местных прав центральной властью и оформившегося именно в этот период окончательного закрепощения крестьян. Против «новин» выступают отдельные из высших церковных иерархов (епископ Павел Коломенский), многие члены среднего и низшего клира, целые монастыри (наиболее известен пример Соловецкого восстания («сидения») 1668–1676), а также представители боярских родов (И.А.Хованский, Ф.П.Морозова, Е.П.Урусова и др.), посадский и сельский люд. Протест принимал разные формы – от возмущений в системе самой власти (стрелецкие бунты, в том числе в связи с заговором Хованского в 1682) до низовых волнений, нашедших мощный резонанс в восстаниях под руководством С.Т.Разина, а веком позже – Е.И.Пугачева, провозгласившего лозунг борьбы за «старую веру». Ревнители «древлего благочестия» спасались от «разбойничьего вертепа» (каковым им казалась церковь «никониан»), устраивая собственные скиты на окраинных, необжитых землях, продвигаясь на крайние рубежи России. Наиболее фанатичным видом протеста явились «гари», массовые самосожжения (или «огненные крещения»), сопряженные с чувством всеобщей катастрофы, близкого Страшного суда, уверенностью в скором или уже состоявшемся (в лице Никона) пришествии антихриста, которые широко распространились в обществе в процессе раскола. Власти же, в свою очередь, усиливали эту «апокалиптику» казнями (в частности, Павла Коломенского и Аввакума, которые были сожжены), порою тоже принимавшими массовый характер (как при подавлении «Соловецкого сидения» и стрелецких бунтов), см. также СОЛОВЕЦКОЕ ВОСТАНИЕ.
Цели реформ были достигнуты много позже, когда процесс уточнений и поправок обрядов и текстов вошел в достаточно спокойное историко-археологическое русло. Главным же результатом раскола, его драматическим итогом явилось действительное церковное разделение: с образованием особой ветви православия в виде старообрядчества. Часть несогласных с нововведениями ушла в 17–19 вв. в разного рода секты. Прежде слова «раскол» и «старообрядчество» официально употреблялись как синонимы; с тех же пор, как Поместный собор 1971 утвердил равноправие новых и старых обрядов, сняв «клятву» (запрет) на последние, «расколом» принято именовать не вероисповедание, а определенную главу в истории Русской православной церкви и государства.
Сахаров Ф. Литература истории и обличения русского раскола (библиографический указатель), вып. 1–3. 1887–1900
Смирнов П.С. История русского раскола старообрядчества. СПб, 1895
Каптерев Н.Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович, тт. 1–2. М., 1996
Синицина Н.В. Из истории русского раскола – В кн.: Макарий, митрополит. История русской церкви, кн. 7. М., 1996
